Палачи и жертвы
Внутри одной семьи: кругловы
Татьяна Круглова с детства знала биографии своих дедушек — погибшего в лагере «врага народа» и большого начальника, прокурора железной дороги. В её сознании они никак не были связаны, пока в 1990е годы не открылись новые обстоятельства. Оказалось, что репрессированный дед был расстрелян спустя месяц после ареста, а приговор ему подписал не кто иной, как другой дед-прокурор.

О переплетении судеб Татьяна задумалась не сразу — долгие годы говорить о судьбах репрессированных и тем более, репрессировавших, не было принято. Однако постепенно, занимаясь изучением советской культуры, Татьяна взглянула на судьбу своей семьи без прежней отстранённости и пришла к принятию поступков деда через понимание эпохи.
Татьяна круглова
внучка расстрелянного машиниста Андрея Чистова и прокурора железной дороги Семёна Круглова, рассказывает о переплетении судеб в семье
Мы с моей старшей сестрой Ириной всегда знали: мамин отец, Андрей Чистов, погиб в лагерях, а после XX съезда был реабилитирован. В годы оттепели, во время нашего детства, уже можно было говорить о том, что такое культ личности, репрессии и невинно осужденные.

Мама и её трое сестёр часто вспоминали отца. Они говорили, что он был суров, но честен, и всегда отзывались о нём с большим уважением. По рассказам, он закончил только церковно-приходскую школу и был простым человеком, но был «настоящим интеллигентом»: грубо никогда не ругался, был заботлив, уважал жену, с которой прожил вместе около двадцати лет. Ни одного плохого слова я о нём не слышала.
Андрей чистов
с семьей
В 1990-е, как и многие другие потомки репрессированных, моя мама узнала правду о смерти Андрея Чистова. В Пермском отделении КГБ ей показали дело отца. По приговору он был виновен в диверсиях и шпионаже. Оказалось, что дед даже не попал в лагерь, где якобы умер от болезни. Его расстреляли спустя месяц после ареста. И приговор ему подписал мой дед по отцу — Семён Круглов, бывший прокурор железной дороги имени Л.М.Кагановича.

Ни я, ни сестра не помним, что отношения в семье изменились после того, как открылась правда. Папина реакция на это известие совершенно стёрта из памяти. Он был человек, что называется, заводской и беспартийный. В центре всей истории всегда стояла мама и ее переживания. Но и она не акцентировала внимание на факте подписи свёкра в приговоре, тем более к тому времени в живых его уже не было.

После этих событий мы стали ездить с мамой на место расстрела в 12 километрах от Екатеринбурга. Мама очень ждала, когда появятся плиты с именами убитых, и дождалась — сейчас здесь стоит мемориальный комплекс.

Примерно в 2004 году я впервые решила спросить у мамы о том, что она чувствовала в день ареста, когда поняла, что больше не увидит отца. Моя мама — человек сентиментальный, она любила поплакать и долгие разговоры за жизнь. Я была уверена, что она сразу включится в разговор, и её еще останавливать придется, как это всегда было, когда она рассказывала про войну.

Но неожиданно для меня она стала кричать: «Что ты хочешь от меня?!». Она очень нервно и даже агрессивно повторяла: «Я не плакала. Я пошла в школу и там ни с кем не разговаривала, никто не видел моих слез». Из этих обрывочных фраз я поняла, что она не делилась горем ни с матерью, ни с младшей сестрой, с которой была в близких отношениях.
Семен Круглов
с внучками
Дед Круглов жил с нами. Мама была с ним в контрах, но только в бытовом плане. В целом в семье им очень гордились. Он принимал своё положение уважаемого в районе человека как должное, и даже привычное. Помнится смутно, но к нему часто обращались с какими-то проблемами, которые он не всегда мог решить. Помню, дед надевал белый пикейный костюм с галстуком, писал воспоминания, посещал разные торжественные мероприятия.

Папина сестра Нина всегда, когда бывала у нас, говорила, что мама – дочь врага народа. Но дед так себя не вёл. Более того, именно он добился, что моя бабушка, вдова Чистова, стала получать пенсию, пусть и небольшую. Конечно, дед не помнил, что в приговоре стоит его подпись. Всё открылось уже после его смерти.

Что касается моего папы, Анатолия Круглова, он всегда мало говорил о своей семье. Он уважал своего отца, но когда в 1990-е стали рассекречивать архивы и обнародовать то, о чём раньше даже не говорили, уже как-то стеснялся.

Татьяна Круглова
с сестрой Ириной
в детстве больше всего времени проводили с дедом Семёном Кругловым.
Тот любил гулять с внучками, никогда не ругал их и баловал, покупая дорогие шоколадные конфеты. Вся семья жила в его большой квартире, что в Екатеринбурге (тогда Свердловске) было редкостью. Многие ютились в коммуналках, а в квартире Кругловых у деда был шикарный кабинет, в котором играли внучки: огромная шкура волка на полу, книжный шкаф с портретами Пушкина и Горького, большой письменный стол с зелёным сукном и бюстом Ленина и живая белка как питомец.
Семилетняя Татьяна относилась к деду немного снисходительно: она всем интересовалась и много читала, а дед вырос в крестьянской семье и даже в старости писал с ошибками. Но это компенсировалось его положением: в своём Железнодорожном районе Семёна Круглова уважали. Все знакомые, соседи, родители одноклассников так или иначе были связаны с железной дорогой и ее ведомствами — больницей, школами, службами.

Татьяне запомнилось, как деда приглашали на приём пионеров в её школу и даже рисовали его портрет: «Ни у кого не было такого дедушки, как у меня». На улице с ним то и дело здоровались. Несмотря на то, что дед уже был на пенсии, в квартиру часто с просьбами заглядывали посетители, и постоянно звучало слово «прокурор». Сестра Татьяны записывала воспоминания деда о встречах с Владимиром Лениным на съездах и совещаниях партии.

Её детские воспоминания, судя по всему, не омрачились пониманием того, что дед подписывал приговоры пачками. Долгое время она вообще не чувствовала необходимости это обдумать: «От общества не шло никакого сигнала, чтобы живые участники тех событий испытывали не то что вину, а просто какое-то неудобство в моральном плане».

В моих воспоминаниях о дедах они находились на разных этажах памяти, никак не пересекаясь. Один — старый большевик, уважаемый человек. Другой — невинно осужденный. Но это история моей страны, и все. Дальше рефлексия никогда не шла.


При этом и о репрессированных в семье, вспоминает она, говорить было не принято: даже в университетской среде, где Татьяна провела последние 30 лет (сейчас она профессор Уральского федерального университета). Сегодня она занимается исследованием советской культуры. Не без влияния семейной истории пять лет назад Татьяна начала исследовательский проект о советском конформизме. Вместе с коллегой она рассматривает практики добровольно-вынужденного сотрудничества людей с режимом и изучает феномен оправдания и адаптации общества, где человеческая жизнь не является ценной.

Исследовательский интерес и семейный в жизни Татьяна переплетены: изучая советскую культуру, она пыталась понять, каким же человеком был её дед-прокурор. Невозможно было представить его источником насилия. Для себя Татьяна нашла подходящее слово — выдвиженец. «Дедушка остаётся для меня винтиком в огромной машине», — поясняет она.
Такой же винтик — её расстрелянный дед по матери. Только он оказался в машине лишним.

Для Татьяны далёкий Андрей Чистов был скорее отцом её матери, чем собственным дедом, поэтому репрессии не казались близкой, семейной историей. Только в перестроечные годы, в одной из поездок на 12-й километр, Татьяна вдруг явственно представила, что должен был чувствовать её дед перед смертью.

Она шла по вырытым рвам, уже зная, что там лежат тысячи трупов. И отчётливо представляла, как немолодой человек за 60 лет, всю жизнь тяжело и трудно выбивавшийся в люди, далёкий от политики и партийных дел, с огромной ответственностью за большую семью внезапно оказался отрезанным от всего своего мира. Брошенным в неизвестность. И тогда Чистов, всю жизнь бывший для Татьяны чужим человеком, стал ей ближе и понятнее. Но это не превращает другого деда в безжалостного убийцу — он, как и все, отчаянно хотел выжить, и для этого приходилось следовать правилам игры.

«Когда я писала научную работу, то часто ловила себя на мысли, что не могу ни осуждать, ни оправдывать», — говорит Татьяна. Всю жизнь она посвятила изучению другой эпохи и считает, что понимание той поры — ключ к принятию поступков деда и его современников. Но к сожалению, многие пока закрывают глаза на сам замок комнаты со смутным прошлым; а его нужно открыть — чтобы двигаться вперёд и не воспроизводить ситуацию, в которой всех делят на два лагеря.

НАД ПРОЕКТОМ РАБОТАЛИ
ВИКТОРИЯ ЧАРОЧКИНА
ВИКТОР ФЕЩЕНКО
АЛСУ МЕНИБАЕВА
КСЕНИЯ СПАССКАЯ
МАРИЯ ПОРТНЯГИНА
АЛЕНА АЛЕХИНА